Неточные совпадения
— Как в цене? — сказал опять Манилов и остановился. — Неужели вы полагаете, что я стану
брать деньги
за души, которые в некотором роде окончили свое существование? Если уж вам пришло этакое, так сказать, фантастическое желание, то с своей стороны я передаю их вам безынтересно и купчую
беру на себя.
— Упокой, господи, ее
душу! — воскликнула Пульхерия Александровна, — вечно, вечно
за нее бога буду молить! Ну что бы с нами было теперь, Дуня, без этих трех тысяч! Господи, точно с неба упали! Ах, Родя, ведь у нас утром всего три целковых
за душой оставалось, и мы с Дунечкой только и рассчитывали, как бы часы где-нибудь поскорей заложить, чтобы не
брать только у этого, пока сам не догадается.
Он был взяточник в
душе, по теории, ухитрялся
брать взятки,
за неимением дел и просителей, с сослуживцев, с приятелей, Бог знает как и
за что — заставлял, где и кого только мог, то хитростью, то назойливостью, угощать себя, требовал от всех незаслуженного уважения, был придирчив. Его никогда не смущал стыд
за поношенное платье, но он не чужд был тревоги, если в перспективе дня не было у него громадного обеда, с приличным количеством вина и водки.
— Теперь не
берешь, а самому придется плохо — будешь
брать.
Душой не кривишь… эх, ты! Знать,
за святых все заступаешься!.. А Борьку Переходова забыл?.. Кто
за него хлопотал? кто покровительство ему оказывал? а?
Я ответил, что я племянник капитана, и мы разговорились. Он стоял
за тыном, высокий, худой, весь из одних костей и сухожилий. На нем была черная «чамарка», вытертая и в пятнах. Застегивалась она рядом мелких пуговиц, но половины их не было, и из-под чамарки виднелось голое тело: у бедняги была одна рубаха, и, когда какая-нибудь добрая
душа брала ее в стирку, старик обходился без белья.
Но сама учащая церковь властна, волюнтаристична, она
берет на себя ответственность
за души пасомых и сознает свою свободу.
— Вы, братцы, этого греха и на
душу не
берите, — говорит бывало, —
за такие дела и под суд попасть можно. А вы мошенника-то откройте, да и себя не забывайте.
"Ты, хозяюшка молодая, и вы, детки малые! упокойте вы старицу божию, старицу божию, странницу убогую!"–"Отдохни ты здесь, Федосьюшка! услади, свет-Пахомовна,
душу твою гласами архангельскиими, утоли твой глад от ества небесного!"И
брала свет-Пахомовну
за руки хозяйка младая, в большое место ее сажала, нозе ее умывала, питьями медвяными, ествами сладкими потчевала.
Но только вдруг вслушиваюсь, и слышу, что из-за этой циновочной двери льется песня… томная-претомная, сердечнейшая, и поет ее голос, точно колокол малиновый, так
за душу и щипет, так и
берет в полон.
Знаем тоже его не сегодня; может, своими глазами видали, сколько все действия этого человека на интересе основаны:
за какие-нибудь тысячи две-три он мало что ваше там незаконное свидетельство, а все бы дело вам отдал —
берите только да жгите, а мы-де начнем новое, — бывали этакие случаи, по смертоубийствам даже, где уж точно что кровь иногда вопиет на небо; а вы, слава богу, еще не
душу человеческую загубили!
— Нет, тот не такой! — возразил поспешно ополченец. — Хоть и немец, но добрейшей
души человек; с больного, про которого только знает, что очень беден, никогда
за лекарство ничего не
берет… Или теперь этот поступок его с женою?.. Поди-ка, кто нынче так поступит?
— Матушка, Марта Станиславовна, верьте слову, я от всей
души, —
берите, пожалуйста! А коли даром не хотите, так это
за то, чтобы вы
за моим Ванюшкой посмотрели. То, что мы сговорились с Натальей Афанасьевной, то так и будет, а это, значит, вам, —
за посмотренье, значит.
Отвлеченные рассуждения сделались теперь слабостью Порфира Порфирыча, точно он торопился высказать все, что наболело в
душе. Трезвый он был совсем другой, и мне каждый раз делалось его жаль.
За что пропал человек? Потом я знал, чем кончались эти старческие излияния: Порфир Порфирыч
брал меня под руку, отводил в сторону и, оглядевшись, говорил шепотом...
— В том-то и дело, что не глупости, Феня… Ты теперь только то посуди, что в брагинском доме в этот год делалось, а потом-то что будет? Дальше-то и подумать страшно… Легко тебе будет смотреть, как брагинская семья будет делиться: старики врозь, сыновья врозь, снохи врозь. Нюшу столкают с рук
за первого прощелыгу. Не они первые, не они последние. Думаешь, даром Гордей-то Евстратыч
за тобой на коленях ползал да слезами обливался? Я ведь все видела тогда… Не
бери на свою
душу греха!..
Досужев. А вот, изволите ли видеть, во-первых — я веселый человек, а во-вторых — замечательный юрист. Вы учились, я это вижу, и я тоже учился. Поступил я на маленькое жалованье; взяток
брать не могу —
душа не переносит, а жить чем-нибудь надо. Вот я и взялся
за ум: принялся
за адвокатство, стал купцам слезные прошения писать. Уж коли не ехать, так давайте выпьем. Василий, водки!
Авдотья Назаровна. И счет годам потеряла… Двух мужей похоронила, пошла бы еще
за третьего, да никто не хочет без приданого
брать. Детей
душ восемь было… (
Берет рюмку.) Ну, дай бог, дело хорошее мы начали, дай бог его и кончить! Они будут жить да поживать, а мы глядеть на них да радоваться! Совет им и любовь… (Пьет.) Строгая водка!
Так, например, будучи в
душе игрок, никогда не
брал он карты в руки, ибо рассчитал, что его состояние не позволяло ему (как сказывал он) жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, — а между тем целые ночи просиживал
за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом
за различными оборотами игры.
—
Бери рубль, Трофимыч, беспутный, — завопила жена. — Из ума выжил, старый! Алтына [Алтын — старинное название трехкопеечной монеты.]
за душой нет, а туда же, важничает! Косу тебе напрасно только отрубили, а то — та же баба! Как так — ничего не знамши…
Бери деньги, коли уж часы отдавать вздумал!
Митя (
берет Любовь Гордеевну
за руку и подходит к Гордею Карпычу). Зачем же назло, Гордей Карпыч? Со злом такого дела не делают. Мне назло не надобно-с. Лучше уж я всю жизнь буду мучиться. Коли есть ваша такая милость, так уж вы благословите нас, как следует — по-родительски, с любовию. Как любим мы друг друга, и даже до этого случаю хотели вам повиниться… А уж я вам, вместо сына, то есть завсегда всей душой-с.
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей, а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает, а денег не
берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что видел
за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу
душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
— Господи! — воскликнул я в
душе своей, — да что же
за мука такая мне ниспослана с этими тремя жидовинами; не
берет их ни таска, ни ласка, а между тем того и гляди, что переломить их не переломишь, а либо тот, либо другой изувечит их.
В Бердичеве были слухи, будто бы объявился такой доктор, который
брал сто рублей
за «прецепт», от которого «кишки наружу выходили, а
душа в теле сидела».
«Это, — отвечаю, — сударь, и с тех пор, как я их зазнала, может, не одна уж девка бабой ходит, ну только я не хочу греха на
душу брать — ничего
за ними худого не замечала».
3-й мужик. Чего так-то? Не
брал я твоей ложечки. И что путает? Не
брал я, и не
брал, и
душа моя не знает. А вольно ему! Я видел, он приходил не
за добрым. Кошель, говорит, давай. А я не
брал, вот те Христос, не
брал.
Кисельников. Нет, Погуляев,
бери их, береги их; Бог тебя не оставит; а нас гони, гони! Мы вам не компания, — вы люди честные. У нас есть место, оно по нас. (Тестю.) Ну,
бери товар, пойдем. Вы живите с Богом, как люди живут, а мы на площадь торговать, божиться,
душу свою проклинать, мошенничать. Ну, что смотришь!
Бери товар! Пойдем, пойдем! (Сбирает свой товар.) Прощайте! Талан-доля, иди
за мной… (Уходит.)
Людей он
брал чутьём и редко ошибался в них; почти все его знакомые были так или иначе задеты
за душу горем и обидами последних лет, и все они, видимо, понимали, что жить так, как жилось, — больше нельзя.
Начал говорить ему о причинах унижения человека, о злой борьбе
за кусок хлеба, о невозможности сохранить себя в стороне от этой свалки, о справедливости жизни, нещадно карающей того, кто только
берёт у неё и ничего не хочет отдать из
души своей.
Раза три либо четыре Патап Максимыч на свои руки Микешку
брал. Чего он ни делал, чтоб направить шурина на добрый путь, как его ни усовещивал, как ни бранил, ничем не мог пронять. Аксинья Захаровна даже ненавидеть стала брата, несмотря на сердечную доброту свою. Совестно было ей
за него, и часто грешила она: просила на молитве Бога, чтоб послал он поскорей по
душу непутного брата.
И на пристани, и в гостинице, и на хлебной бирже прислушивается Алексей, не зайдет ли речь про какое местечко. Кой у кого даже выспрашивал, но все понапрасну. Сказывали про места, да не такие, какого хотелось бы. Да и на те с ветру людей не
брали, больше все по знакомству либо
за известной порукой. А его ни едина
душа по всему городу́ не знает, ровно
за тридевять земель от родной стороны он заехал. Нет доброхотов — всяк
за себя, и не то что чужанина, земляка — и того всяк норовит под свой ноготь гнуть.
— Пора идти,
душа моя… — сказал я, замечая, к своему великому ужасу, что я целую ее в лоб,
беру ее
за талию, что она ожигает меня своим горячим дыханием и повисает на моей шее…
— Ни единого, — отвечал солдат. — Барыня у него года три померла, и не слышно, чтоб у него какие сродники были. Разве что дальние, седьма вода на киселе. Барыниных сродников много. Так те поляки, полковник-от полячку
за себя
брал, и веры не нашей была… А ничего — добрая тоже
душа, и жили между собой согласно… Как убивался тогда полковник, как хоронил ее, — беда!
— Полно-ка пустое-то городить, — молвил он, маленько помолчав. — Ну что у тебя
за сапоги? Стоит ли из-за них грех на
душу брать?.. Нет уж, брательник, неча делать, готовь спину под линьки да посиди потом недельки с две в кутузке. Что станешь делать?.. Такой уж грех приключился… А он тебя беспременно заводчиком выставит… Пожалуй еще, вспороть-то тебя вспорют да на придачу по этапу на родину пошлют. Со всякими тогда, братец, острогами дорогой-то сознакомишься.
Страдая, ты, казалось, не страдал,
Ты
брал удары и дары судьбы,
Благодаря
за то и
за другое,
И ты благословен!..
Дай мужа мне, которого бы страсть
Не делала рабом, и я укрою
Его
души моей в святейших недрах,
Как я укрыл тебя.
Катя пошла в свою каморку
за кухнею, села к открытому окну. Теплый ветерок слабо шевелил ее волосы. В саду, как невинные невесты, цвели белым своим цветом абрикосы. Чтобы отвлечься от того, что было в
душе, Катя стала
брать одну книгу
за другою. Но, как с человеком, у которого нарывает палец, все время случается так, что он ушибается о предметы как раз этим пальцем, так было теперь и с Катей.
— Пойдем! — говорит он,
беря Сашу
за руку. — Поди и чистосердечно объяснись. Без гордости, голубчик, а покорно и от
души.
Мы с изумлением слушали: на днях она при Катре играла Шопена, и Катра мельком сказала, что в ее музыке нет
души. Маша два дня мучилась, думала и решила, — если это так, то она не имеет права обманывать непонимающих и
брать деньги
за преподавание музыки.
— Тяжело, брат, сойдешься с кем по
душе, а потом и видишь, что она норовит тебе гадость сделать, а смерть не
берет, одно остается — самому пойти
за ней! — заключал он, по обыкновению, свои угрюмые монологи.
Павел Флегонтыч. Почти?.. Наверно!.. Ты давеча шепнул ей на ухо несколько слов… видно, показал кончик этой тайны… Гориславская побледнела, как смерть, руки ее дрожали… Постигаю, ты обладаешь великим сокровищем… На что оно тебе? Что ты сделаешь из него, с твоею мягкою, уклончивою
душой? Оно принадлежит мне по праву. Отдай мне его!.. (
Берет судорожно отца
за руку.) Пора — ты видел?.. Ты сам устроил эту путаницу, дай же мне нож, которым бы ее рассечь.
—
Бери,
бери, не смущай, я знаю, что смерть недалеко, и уж приготовился не даром — вчера исповедывался и причащался, сподобился, близких у меня никого нет, а ты мне полюбился, только исполни, что я сказал: двести в лавру — сто о здравии рабы Натальи, а сто
за упокой
души рабы Наста…
Князя стало
брать за душу.
«На що мени ваш и злот, як мы оба тут издохнем. А если хотите мне что сделать от доброй
души, так дайте мне еще хорошенько потянуть из барила». Я говорю: «Пей сколько хочешь», — он и попил. Попил и пошел вперед, чтобы
брать коней
за узду, да заместо того сейчас же сразу назад: вернулся и весь трясется.